Книга Как Азия нашла себя. История межкультурного взаимопонимания - Нил Грин

об "исторических стираниях, на которые опираются представления об аисторической "азиатскости"" Развивая эту мысль, китайский критик Ван Хуэй утверждает, что "современные представления об Азии основаны главным образом на межгосударственных отношениях и редко касаются сложных этнических особенностей Азии, региональных связей и форм взаимодействия, условно объединяемых под категорией империи". В предыдущих главах мы попытались развить эту критику, выйдя за рамки поверхностных континентальных или национальных категорий, чтобы увидеть, как империя объединила различные этнические и этические сообщества с помощью новых механизмов коммуникации и новых концептуальных категорий.

Не принимая азиатское единство или даже "азиатскость" как нечто само собой разумеющееся в качестве отправной точки, мы вместо этого изучили, как конкретные люди из разных уголков пространства, обозначенного на современных картах как "Азия", вступали в прямой или виртуальный контакт, а затем пытались понять друг друга. Варьируя от базовых языковых справочников до сложных переводов Корана и Конфуция, наше исследование позволило получить широкое представление о том, что может означать такое межкультурное взаимопонимание. Благодаря такому подходу, основанному на фактах, история самопознания Азии отошла от таких знаменитых англоманов, как Окакура и Неру, которые служили лишь ярким украшением наших полок с малоизвестными работами, написанными на азиатских языках миссионерами, журналистами, чиновниками, студентами и даже случайными солдатами. Проводя свои исследования по разным причинам, эти невоспетые переводчики показали, что развитие межазиатского взаимопонимания было трудным, спорным и ограниченным процессом. Их достижения долгое время были скрыты легкими претензиями на азиатскость.

Проблемы межкультурного знания не замечаются или недооцениваются даже самыми проницательными учеными. Антрополог Энгсенг Хо в своем эссе, заставляющем задуматься, утверждает, что представление о статичном азиатском континенте должно быть заменено "сетевой" моделью, которую он называет Inter-Asia, и которую следует "рассматривать не как единый континент, а как старый мир, пересекаемый взаимодействием между частями, которые знают и узнают друг друга на протяжении веков". Однако даже если мы стремимся к мобильности, связям и циркуляции, которые Хо считает ключевыми для переосмысления прошлого Азии, мы видим, что они не ведут к знанию и признанию так, как предполагал он и многие другие. Увлекшись модным поиском "мира, пересеченного взаимодействиями", немногие исследователи остановились на изучении того, что, как и сколько на самом деле было "известно и признано" в языках и религиях различных регионов Азии.

Подобно недавнему распространению парадигмы Шелкового пути в истории, которая усилила отдельные периоды взаимодействия как постоянные нормы, быстрота этого поиска связей способствовала негласным предположениям о степени, точности и легкости межкультурного понимания, не в последнюю очередь за счет сворачивания передачи знаний в более легкий поток торговых товаров. Но даже если мы видели, как межкультурное понимание возникало в морской географии колониальной торговли, содержание таких знаний формировалось под воздействием более сложных течений, чем прямая транспортировка товаров, потому что приобретение культурной компетентности - это совершенно иное предприятие, чем обучение тому, как использовать торговые товары, такие как шелк, или даже как перенимать импортные технологии, такие как порох (или печатные станки).

В отличие от более простой задачи интеграции импортированного инструмента или предмета в существующее мировоззрение, межкультурное понимание требует способности мысленно собрать и затем образно войти в другое мировоззрение, начиная с основных аксиом основополагающих текстов и заканчивая их бесчисленными последствиями. (Неграмотные культуры представляют собой еще более серьезные препятствия, из-за чего их практически не замечают в публичной сфере Азии). А чтобы понять, как конкретное сообщество на практике применяло, изменяло или отвергало свои традиции, требуется дополнительная способность получать и интерпретировать исторические и этнографические свидетельства. Будь то лингвистические и орфографические или моральные и концептуальные барьеры, они не преодолимы. Как писал историк Санджай Субрахманьям о попытках европейцев постичь Индию: "Процесс познания не был простым. Это происходило по ряду причин, одни из которых носили практический характер, а другие - более концептуальный или интеллектуальный". То же самое касается и межазиатского взаимопонимания, поскольку на любом участке планеты - будь то Европа и Индия или Индия и Китай - межкультурные знания обязательно развиваются исторически, формируясь с течением времени под воздействием тех возможностей и превратностей, которые мы проследили.

Для того чтобы составить карту этих сложных передач знаний, нам неоднократно приходилось сталкиваться с проблемой языка. Сложные культурные знания всегда встроены в язык (а также в различные системы письма в высокоразвитых литературных культурах), что создает интерпретационные барьеры, которые особенно сложны в регионах с большим языковым и религиозным разнообразием. Поэтому постижение других культур всегда сталкивалось с высокими языковыми и орфографическими барьерами в Азии. Это было гораздо сложнее, чем в Европе с ее гораздо меньшим количеством языковых групп и письменностей. Как мы уже видели, к 1940 году (а во многих случаях и гораздо позже) существовало очень мало печатных словарей или грамматик, связывающих азиатские языки. За исключением небольшого количества базовых разговорников (обычно посвященных практическим вопросам путешествий и торговли), основными исключениями были языковые справочники, предназначенные для углубления понимания в рамках религиозных традиций, такие как малайские мусульманские словари арабского языка и цейлонские буддийские словари санскрита. Несмотря на то, что межрелигиозные переводы с персидского и санскрита, которые спонсировались императорским двором Великих Моголов в XVII веке, или мандаринские переводы мусульманских учений на конфуцианский язык в империи Цин примерно в то же время, справедливо отмечаются в последних исследованиях, они не являются типичными для более хрупких форм межкультурного знания в Азии в целом. Когда цинские или могольские ученые находили эквиваленты между различными мифологическими и теологическими системами, это было медленно развивающимся следствием многовековых контактов между учеными конфуцианцами, мусульманами и индуистами в канцеляриях и дворах сплоченных имперских государств. Это не было неким естественным состоянием интеллектуального общения, основанным на иллюзорном основании, которое европейские географы определили как часть "Азии".

Хотя легко рассуждать о том, в какой степени знания о других культурах передавались по неофициальным устным каналам - несомненно, в какой-то степени так оно и было, - самым надежным свидетельством историка является письменная запись. Более того, несмотря на то, что конкретные люди могли узнавать и передавать свои знания в устных беседах, только благодаря публичной сфере печати эти знания могли выйти за пределы ограниченных границ определенных мест и достичь большего числа людей. И только благодаря текстам, напечатанным на языках, понятных простым людям, знания могли выйти за пределы узкого круга привилегированных людей, читающих по-английски, по-русски или по-французски. Однако даже тогда множество различных языков Азии разделяли знания на отдельные языковые каналы публичной сферы, так что революция в области коммуникаций в Азии не была провозвестником единства, не в последнюю очередь потому, что печать также стала усилителем многих видов полемики.

Все